История о пропавшем ребенке - Страница 109

109

Наконец Лила отпустила Пьетро. Он поболтал немного с Эльзой и Иммой, а потом уединился с Деде для долгого и спокойного разговора. Я смотрела из окна, как они прогуливаются туда-назад вдоль шоссе, и впервые в жизни поразилась их сходству. Разумеется, на голове у Деде не было густой шапки волос, как у отца, но она унаследовала от него коренастую фигуру и немного косолапую походку. В свои восемнадцать лет она, конечно, обладала определенным женственным изяществом, но каждый ее жест и каждое движение свидетельствовали, что она – плоть от плоти Пьетро, своего рода его идеальное воплощение. Я завороженно наблюдала за ними, не в силах оторваться. Время шло, а они все ходили и ходили. Эльза с Иммой начали проявлять нетерпение. «Мне тоже есть что рассказать папе, – жаловалась Эльза. – Когда я с ним поговорю, если он скоро уезжает?» – «Со мной он тоже обещал поговорить», – хныкала Имма.

Но вот Пьетро и Деде вернулись, судя по всему в хорошем настроении. Вечером девочки уселись вокруг Пьетро, а он рассказывал им, что теперь будет работать в большом красивом здании из красного кирпича, у входа в которое стоит памятник одному синьору. Памятник потемнел от времени, потемнело и лицо синьора, и его фигура, все, кроме одного ботинка, который студенты, проходя мимо, трут, потому что считается, что это принесет им удачу на экзаменах, и ботинок сияет на солнце, как золотой. Они слушали его с таким удовольствием, что обо мне напрочь забыли. Я по привычке подумала: легко быть хорошим отцом, если не надо исполнять родительские обязанности каждый день. Даже Имма обожала Пьетро. Возможно, все мужчины такие: поживут с тобой, сделают тебе детей – и поминай как звали. Самые безответственные, такие как Нино, просто сбегут, наплевав на все обязательства; серьезные, такие как Пьетро, всегда будут помнить свой долг и в случае чего придут детям на помощь. Но времена верности и постоянства в отношениях мужчин и женщин безвозвратно прошли. Почему же тогда мы видим в бедном Дженнаро, он же Рино, какую-то угрозу? Увлечение Деде пройдет, она бросит его и пойдет своей дорогой. Потом будет время от времени встречаться с ним, чтобы перекинуться парой дружеских слов, и все. Все сейчас так живут. Почему же для своей дочери я хочу чего-то другого?

Этот вопрос поставил меня в тупик, и я строго объявила, что пора спать. Эльза как раз клялась, что после окончания лицея уедет к отцу в Штаты; Имма дергала Пьетро за руку, требуя к себе внимания, – она явно была не прочь хоть сейчас последовать за ним, и только Деде задумчиво молчала. А может, все уже решилось, думала я. Песенка Рино спета, и сейчас Деде скажет Эльзе: «Тебе придется ждать еще четыре года, а я сразу после экзаменов, максимум через месяц, поеду к папе».

22

Мы остались одни. Одного взгляда на Пьетро мне оказалось достаточно, чтобы понять: все не так просто.

– Ничего не поделаешь, – огорченно сказал он.

– В смысле?

– Деде мыслит теоремами.

– Что она тебе сказала?

– Это не имеет значения. Значение имеет то, что она намерена делать.

– Она хочет с ним переспать?

– Да, у нее все расписано. Сразу после экзаменов она признается Рино в любви, потеряет девственность, они уедут из Неаполя и, по всей видимости, будут жить попрошайничеством, что на фоне общего кризиса трудовой этики неудивительно.

– Не шути так.

– Я и не шучу. Я слово в слово повторяю то, что сказала мне она.

– Тебе легко говорить. Ты уедешь, а роль злодейки-матери достанется мне.

– Она рассчитывает на меня. Собирается приехать ко мне в Бостон вместе с этим парнем – если, конечно, он согласится.

– Скорее я ей ноги переломаю.

– Смотри, как бы они вдвоем сами тебе что-нибудь не переломали.

Мы проговорили до глубокой ночи. Сначала о проблеме с Деде, потом об Эльзе и Имме, а потом обо всем на свете: политике, литературе, моих книгах и газетных статьях, новой монографии, над которой он работал. Давно мы так не разговаривали. Он с усмешкой, но беззлобно иронизировал над моей привычкой всегда и во всем занимать половинчатую позицию и называл меня полуфеминисткой, полумарксисткой, полуфрейдисткой, полуфукуисткой и недобунтаркой. «Только по отношению ко мне, – вздохнув, сказал он уже вполне серьезно, – ты не признавала никаких полумер. Что бы я ни делал, все было не так. Я ни в чем не мог тебе угодить. Зато тот, другой, был само совершенство. Да и сейчас, раз-два, и он уже в шайке социалистов – вот что значит точный расчет. Ах, Элена, Элена, ты и не представляешь, как мне было плохо. А ты только и знала, что на меня злиться, даже когда мне угрожали оружием. А помнишь, как к нам заявились твои друзья детства, а потом выяснилось, что они убийцы? Ладно, проехали. Но я очень тебя любил. И до сих пор люблю, тем более что у нас две дочери».

Я дала ему выговориться. Согласилась, что часто вела себя глупо. Признала, что он был прав насчет Нино, связь с которым не принесла мне ничего, кроме разочарования. Потом я вернулась к Деде и Рино: я не знала, что мне делать, и места себе не находила от беспокойства. Я объяснила Пьетро, что из-за Лилы боюсь настаивать на том, чтобы наша дочь порвала с этим парнем, потому что она сочтет это оскорбительным.

– Ты должна ей помочь, – сказал Пьетро.

– Как?

– Она старается чем-нибудь занять мысли, чтобы заглушить боль, но ей это плохо удается.

– Ничего подобного! Раньше она хоть что-то делала, а сейчас даже работу бросила.

– Ты ошибаешься.

Он сказал, что Лила целыми днями сидит в библиотеке, изучает историю Неаполя. Я посмотрела на него с сомнением. Лила в библиотеке? Как в те давние пятидесятые? Только уже не в нашей районной, а в престижной Национальной? Так вот где она пропадает! Значит, у нее новая идея фикс. Но почему она ничего мне не сказала? Или она открылась Пьетро, чтобы он передал новость мне?

109