История о пропавшем ребенке - Страница 14

Она подскочила ко мне вплотную, и мне показалось, что сейчас она и вправду меня убьет. В тот миг я ощутила всю искренность ее разочарования, всю искренность материнской любви, готовой превратиться в лютую ненависть за то, что я не желала ей подчиняться и делать то, что она считала для меня благом, за то, что я отказывалась от того, чего у нее никогда не было и благодаря чему она считалась самой удачливой матерью в нашем квартале. Она готова была изничтожить меня за то, что я разбрасываюсь доставшимся мне божьим даром. Я оттолкнула ее и закричала еще громче, чем она. Это был инстинктивный жест, но она потеряла равновесие и упала на пол.

Пьетро испугался. На его лице мелькнул страх: у него на глазах его мир столкнулся с моим миром. Он никогда в жизни не видел таких сцен, не слышал таких слов и криков, не представлял себе, что такое бывает. Мать, падая, уронила стул. Из-за больной ноги она никак не могла подняться и беспомощно взмахивала рукой, пытаясь ухватиться за край стола. Но она и не думала сдаваться и продолжала выкрикивать угрозы и оскорбления. Она не замолчала даже после того, как ошеломленный Пьетро протянул ей здоровую руку и помог встать. Сдавленным от бешенства голосом, в котором звучала настоящая боль, задыхаясь, она проговорила: «Ты мне больше не дочь. Он теперь мой сын. Отцу и братьям ты тоже больше не нужна. Пусть сынок Сарраторе заразит тебя гонореей и сифилисом! Боже, чем я так согрешила, что дожила до этого дня! Боже, Боже, я хочу умереть!

Прямо сейчас, на этом самом месте!» Ей было так плохо, что она – невероятно, но правда – громко разрыдалась.

Я ушла в спальню и заперлась на ключ. Я не знала, что делать. Я и представить себе не могла, что разрыв с мужем превратится в такую пытку. Я была напугана и раздавлена. До каких темных глубин я опустилась, если повела себя в точности как моя мать, решившись на физическое насилие? Я успокоилась, лишь когда Пьетро постучал ко мне в дверь и тихо, с неожиданной мягкостью в голосе сказал: «Можешь мне не открывать, не надо. Я должен только сказать, что не хотел этого. Это слишком, даже ты этого не заслуживаешь».

14

Я надеялась, что мать смягчится, что утром настроение у нее, как обычно, изменится и она тем или иным способом покажет, что любит меня и гордится мной, несмотря ни на что. Но этого не случилось. Я слышала, как они с Пьетро всю ночь болтали. Она льстила ему, злобно повторяла, что я – ее крест, и жаловалась, что со мной никакого терпения не хватит. Чтобы избежать новой ссоры, я слонялась по дому, не вмешиваясь в их тайные совещания, и пыталась читать. Я чувствовала себя несчастной. Мне было стыдно, что я ее толкнула, стыдно за нее и за себя; хотелось попросить у нее прощения, обнять ее, но я боялась, что она поймет меня неправильно и решит, что я сдаюсь. Раз уж она заявила, что это я дурно влияла на Лилу, а не наоборот, значит, ее злость на меня достигла предела. Оправдывая ее, я говорила себе: ее мерило – квартал, а в квартале вся ее жизнь на глазах менялась к лучшему. Она считала, что благодаря Элизе породнилась с Солара; ее сыновья работали на Марчелло, которого она тоже с гордостью причисляла к своей родне; она носила новые наряды – признак внезапно свалившегося на нее благополучия, – и, естественно, в ее глазах Лила выглядела удачливей, чем я, ведь она сотрудничала с Микеле Соларой, жила с Энцо и так разбогатела, что собиралась выкупить родительскую квартиру. Но все эти рассуждения только увеличивали пропасть между нами: мне больше не о чем было с ней говорить.

До самого ее отъезда мы так и не сказали друг другу ни слова. Мы поехали на вокзал, но всю дорогу она делала вид, что меня не существует, хотя за рулем сидела я. Она пылко благодарила Пьетро за все, что он для нее сделал, и до отправления поезда настойчиво просила сообщать ей, как срастается его сломанная рука и как дела у девочек.

Как только она уехала, стало очевидно, что ее вторжение возымело неожиданный эффект. Муж уже по пути домой подтвердил, что не случайно вчера вечером пришел ко мне под дверь выразить свое сочувствие. Наша с матерью стычка больше, чем я сама за все эти годы, сказала ему, в каких условиях я росла. Он наконец это осознал и, я думаю, пожалел меня. Он снова стал собой, мы вернулись к нормальному тону в разговорах и через несколько дней отправились к адвокату. Он долго расспрашивал нас о том о сем, а потом сказал:

– Вы уверены, что не хотите больше жить вместе?

– Как можно жить с человеком, которому ты больше не нужен? – вопросом на вопрос ответил Пьетро.

– Вам что, больше не нужен ваш муж, синьора?

– Это мое дело, – ответила я, – а ваше – зарегистрировать наше раздельное проживание.

Когда мы вышли на улицу, Пьетро рассмеялся:

– Ты прямо как твоя мать.

– Ничего подобного.

– Да, пожалуй, ты права. Уточню: ты как мать, если бы она получила образование и писала романы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что ты хуже.

Я обиделась на него, но не сильно, я была рада, что он хоть немного пришел в себя. Я вздохнула с облегчением и сосредоточилась на том, что делать дальше. Начались долгие междугородные разговоры с Нино. Я рассказала ему обо всем, что произошло со мной с момента нашего расставания, и мы стали обсуждать мой переезд в Неаполь. О том, что мы с Пьетро снова живем под одной крышей, хоть и – разумеется – в разных комнатах, я предусмотрительно умолчала. Кроме того, я часто звонила дочкам и с нескрываемой злобой сообщила Аделе, что скоро за ними приеду.

– Не волнуйся, – пыталась переубедить меня свекровь, – они могут побыть у меня, сколько тебе нужно.