История о пропавшем ребенке - Страница 32

Я посмотрела на изображение: завиток обвивал вертикальную линию. Это нехитрое изображение привело меня в волнение: вот оно, последнее порождение ее неуправляемой фантазии, а сколько их я пропустила. Меня охватила ностальгия по былым временам. Лила постоянно чему-то училась, потом все бросала и переучивалась заново. Она никогда не останавливалась и не оглядывалась назад: «Система 34», BASIC, Basic Sight, этот логотип. «Красота», – сказала я и почувствовала вдруг то, чего так и не получила от встреч с матерью и сестрой. Они все были счастливы снова видеть меня рядом и радушно приглашали вернуться в их жизнь. Энцо, чтобы доказать, что не изменил своих взглядов, даже несмотря на их собственный успех, начал в своей обычной суховатой манере рассказывать, с чем столкнулся при осмотре фабрик: люди все так же работают в ужасных условиях, за гроши, и Энцо было стыдно упаковывать всю эту грязь в идеальную чистоту программных данных. Лила добавила, что руководство было вынуждено показывать им, что в реальности творится на каждом предприятии; она с сарказмом говорила о вранье, жульничестве и мошенничестве, скрывавшихся за цифрами безупречных бухгалтерских балансов. Кармен тоже решила не отставать: «В нашем деле, на бензозаправках, тоже дерьма хватает!» И наконец заговорила о брате и о том, почему на самом деле он пошел «по кривой дорожке». Она напомнила нам, какие нравы царили в нашем квартале, когда мы были детьми и подростками. Я только теперь узнала, что рассказывал им с Паскуале отец, которого всю жизнь преследовали фашисты под предводительством дона Акилле; однажды они до полусмерти избили его на выходе из туннеля; в другой раз пытались заставить поцеловать фотографию Муссолини, а он вместо этого взял и плюнул на нее. Они не убили его, не стерли в порошок («Фашисты убивали людей, не оставляя следов») только потому, что он был столяром, человеком уважаемым в квартале, и его исчезновение заметили бы сразу.

Но самым главным знаком дружбы и доверия стало то, что они решили посвятить меня в страшную тайну. Кармен загадочно посмотрела на Лилу и Энцо и спросила осторожно: «Мы же можем довериться Ленучче?» Никто не возразил, и она поведала мне, что недавно они виделись с Паскуале. Он пришел прямо к Кармен домой, ночью, она позвала Лилу, и та прибежала вместе с Энцо. Паскуале был жив-здоров, цел и невредим, чисто и очень элегантно одет и в строгом костюме выглядел как какой-нибудь хирург. Настроение у него было хуже некуда. Он не изменил своим идеям, но был очень печален. Сказал, что ему не уцелеть и что его непременно убьют. Прежде чем уйти, он посмотрел на спящих племянников: он ведь даже имен их не знал. Кармен расплакалась: плакала она беззвучно, чтобы дети ничего не заметили. Мы дружно согласились, что не одобряем того пути, по которому пошел Паскуале (первой об этом заговорила Кармен, она же упорней всех на этом настаивала; Лила высказалась кратко; Энцо и вовсе только кивнул), что нас ужасают кровавые беспорядки в Италии и в остальном мире, но, если он думает об окружающем то же, что и мы, даже если в самом деле замешан в тех чудовищных акциях, о которых пишут в газетах, мы, сумевшие вполне комфортабельно устроиться в жизни благодаря информатике, или латыни, греческому и книгам, или торговле бензином, мы никогда от него не отречемся. Никто из нас не предаст Паскуале, потому что мы его любим.

День подходил к концу. Я настолько осмелела, что, вспомнив свой разговор с Элизой, спросила у Лилы и Энцо: «А что там Солара?» Энцо уставился в пол, Лила пожала плечами: «Дерьмо эти Солара, как были дерьмом, так дерьмом и остались». Микеле, с издевкой сказала она, после смерти матери совсем сбрендил, выгнал из квартиры в Позиллипо Джильолу с детьми, а когда она попыталась вернуться, избил ее. «Солара, – добавила она с ноткой удовлетворения, – люди конченые. Представь себе, Марчелло болтает на каждом углу, что его брат сделал это якобы по моей вине». Она прищурилась, и на ее лице появилась довольная улыбка, как будто со стороны Марчелло это был комплимент. «Многое изменилось, Лену, пока тебя не было, теперь тебе надо проводить с нами больше времени. Дай мне свой номер, я тебе позвоню. И Дженнаро к тебе пришлю, может, правда ему поможешь».

Она взяла ручку. Я назвала первые цифры и сбилась: мы совсем недавно переехали, и я не успела твердо запомнить номер. Потом я его вспомнила и начала диктовать снова, но, испугавшись, что она снова вторгнется в мою жизнь, нарочно перепутала цифры.

И правильно сделала. Когда мы с девочками собирались уходить, Лила при всех, не постеснявшись даже Деде с Эльзой, спросила:

– А детей от Нино ты рожать собираешься?

35

«Нет, конечно», – принужденно засмеялась я. Всю дорогу мне пришлось доказывать – в первую очередь Эльзе (мрачная Деде шла молча), что никаких детей у меня больше не будет, что они мои любимые дочки и других мне не надо. После этого у меня еще два дня болела голова и я плохо спала по ночам. Разумеется, этот вопрос Лила задала мне не просто так, и его оказалось достаточно, чтобы испортить такую прекрасную встречу. Я убеждала себя, дескать, ничего не поделаешь, она неисправима и вечно будет усложнять мне жизнь. Но дело было не только в том, что она взбаламутила Деде и Эльзу. Лила метила и попала точно в цель – в тот тайный уголок моей души, где пряталась жажда материнства, впервые давшая о себе знать десять лет назад, в доме Мариарозы, когда я взяла на руки Мирко. Это было абсолютно иррациональное побуждение, нечто вроде природного зова, которому невозможно сопротивляться. Я догадывалась, что мне не просто хотелось ребенка – мне хотелось такого же ребенка, как Мирко, ребенка от Нино. Ни Пьетро, ни рождение Деде и Эльзы не помогли мне избыть это желание. Зато я снова испытала его, когда после стольких лет увидела сына Сильвии, и особенно – когда Нино сказал, что Элеонора беременна. С тех пор это желание преследовало меня неотступно, и Лила своим острым глазом это заметила. Она решила поиграть со мной – как с Энцо, Кармен, Антонио, Альфонсо. Не говоря уже о Микеле и Джильоле. Это была ее любимая игра: сначала она вся такая милая и ласковая, а потом толкнет тебя легонько, ты пошатнешься и разобьешься вдребезги. Теперь, значит, она вздумала проделать этот трюк со мной и с Нино. Она выдала всем мою тайную дрожь, которую я сама старалась в себе не замечать, как учатся не замечать подергивание собственного века.