История о пропавшем ребенке - Страница 34

Услуга за услугу». Решение далось мне непросто. Воображение рисовало мне страшные картины: если, несмотря на загруженность, Лила согласится взять девочек, они наверняка ей покажутся капризными и избалованными, она будет плохо с ними обращаться, а то и вовсе бросит на Дженнаро. Но другая часть меня – спрятанная куда более глубоко и пугавшая меня больше первой – понимала, что Лила – единственная из моих знакомых, кто будет по-настоящему заботиться о девочках и сделает все, чтобы им было хорошо. Когда оттягивать дальше стало невозможно, я решилась и позвонила. Лила, как всегда, меня удивила: даже не дослушав просьбу, которую я излагала в самой обтекаемой форме, она ответила:

– Твои дочки мне как родные. Привози их в любое время и ни о чем не волнуйся. Делай свои дела, пусть живут столько, сколько нужно.

Я предупредила ее, что еду с Нино, но она никак это не прокомментировала, даже когда я привезла к ней дочерей и оставила вместе с тысячей наставлений. Итак, в мае 1980 года, терзаясь муками совести и обмирая от восторга, я отправилась в Америку. Это было особенное для меня путешествие. Я снова почувствовала, что для меня не существует никаких границ: я могла перелететь через океан, охватить взглядом весь мир. Потрясающее ощущение! Разумеется, путешествие было нелегким и стоило недешево. Владелицы издательства, опубликовавшего мою книгу, не располагали большими деньгами, и при всей их щедрости мне пришлось изрядно потратиться. С Нино вышло еще хуже: он долго добивался, чтобы ему оплатили хотя бы перелет. Но, несмотря ни на что, мы были счастливы. Пожалуй, это были самые счастливые дни в моей жизни.

К моменту нашего возвращения я была уверена, что беременна. Некоторые предположения возникли у меня еще до Америки, но я ничего не сказала Нино и всю поездку тайком наслаждалась этой мыслью, находя в том особое удовольствие. Когда я приехала забирать дочерей, у меня исчезли последние сомнения; я чувствовала, что меня во всех смыслах переполняет жизнь, и чуть было не поделилась новостью с Лилой. Но потом, как всегда, передумала, испугавшись, что она скажет какую-нибудь гадость или припомнит мне мои же слова о том, что я не собираюсь заводить еще детей. И все же я так лучилась счастьем, что, похоже, заразила им и Лилу. Встречая меня, она с порога радостно воскликнула: «Какая ты красавица!» Я вручила ей подарки, купленные для нее, Энцо и Дженнаро, рассказала о городах, в которых побывала, о людях, с которыми познакомилась. «Представляешь, я видела из окна самолета, прямо между облаками, Атлантический океан. Американцы очень общительные, не то что замкнутые немцы и высокомерные французы. Даже если ты плохо говоришь по-английски, они слушают тебя внимательно и пытаются понять. В ресторанах галдят еще громче, чем тут, в Неаполе. А какие в Бостоне и в Нью-Йорке небоскребы! На их фоне наш, на корсо Новара, так, просто высокий дом. Улицы у них под номерами, никаких названий в честь людей, которых никто уже не знает и не помнит». О Нино я не упомянула ни разу, ни словом не обмолвилась о его работе, как будто ездила одна. Она слушала меня с интересом, задавала вопросы, на которые я не могла ответить, и искренне хвалила моих девочек, с которыми, как она сказала, ей было очень весело. Я так растрогалась, что решила все-таки сообщить ей, что жду ребенка. Но Лила меня опередила. Ее голос вдруг стал серьезным: «Как хорошо, что ты вернулась, Лену! У меня отличная новость, и я хочу, чтобы ты узнала ее первая». Она тоже ждала ребенка.

38

Лила занималась моими детьми с полной отдачей. Она вставала рано утром, готовила обильный завтрак, заставляла их умыться, одеться и быстро все съесть, везла в школу на виа Тассо через безумные утренние пробки, забирала точно в срок, везла назад в квартал, делала с ними уроки и при этом успевала работать и хлопотать по хозяйству. Не представляю, как она со всем этим управлялась, но если судить по отзывам Деде и Эльзы, то просто отлично. На ее фоне я почувствовала себя никудышной матерью! Я не умела готовить пасту с таким вкусным, как у тети Лины, томатным соусом, не умела расчесывать им волосы так же быстро и небольно, как тетя Лина, вообще мне было далеко до совершенств тети Лины, не считая разве что их любимых песен, которые я им пела, а тетя Лина говорила, что таких не знает. Одним словом, мне приходилось целыми днями выслушивать, какая она хорошая и как жалко, что мы с ней так редко видимся («Мама, поехали к тете Лине? А можно нам к ней с ночевкой? А тебе больше никуда не надо уезжать?»). Особенно меня донимала Деде, потому что в ее глазах тетя Лина обладала еще одним уникальным достоинством: она была мамой Дженнаро, которого моя старшая дочка звала Рино, – лучшего мальчика в мире.

Мне приходилось нелегко. Мои отношения с дочерьми и без того никогда не были идеальными, а теперь особенно ухудшились – я не выдерживала сравнения с Лилой. Однажды, после очередного замечания в свой адрес, я не выдержала и сказала: «Хватит с меня! Пойдите на рынок, где продают мам, и купите себе новую!» Это была наша обычная с ними игра, благодаря которой мы всегда мирились. Я говорила: «Продайте меня, раз я вам не гожусь, и купите себе новую маму», – а они отвечали: «Нет, мамочка, мы тебя не продадим, мы тебя и такую любим». Возможно, в этот раз я прикрикнула на них слишком резко, но только Деде вдруг ответила: «И продадим! Прямо сейчас пойдем на рынок, тебя продадим, а себе купим тетю Лину».

Так мы какое-то время и жили. Очевидно, это был не лучший момент, чтобы признаться дочкам, что я их обманула. Я пребывала в смятении, раздираемая самыми противоречивыми чувствами: решимостью и неуверенностью, радостью и тревогой, сознанием своей правоты и виной. Я не знала, как сказать: «Девочки, я думала, что не хочу больше детей, а оказалось, что хочу, у вас будет братик или сестренка, но у него другой папа, не ваш, а Нино, хотя у дяди Нино есть жена и двое детей, и еще неизвестно, как он воспримет эту новость». Я целыми днями обдумывала этот трудный разговор и все откладывала его на потом.