– И что она сказала?
– Чтобы я не беспокоилась. Что она займется Пеппе и Джанни.
– В каком смысле займется?
– Не знаю. Но раз пообещала, значит, найдет возможность помочь.
– Уж это точно! Можно не сомневаться.
– Я ей верю, она свое дело знает.
– О да.
– Видела, какая она красавица?
– Да.
– Сказала, что, если родится девочка, назовет ее Нунцией, как мать.
– У нее будет мальчик.
– А если девочка, будет Нунция, – повторила мать, не глядя на меня и рассматривая других пациентов в приемной.
– У меня точно будет девочка, по животу видно.
– И что?
– И я назову ее в честь тебя, – выдавила я. – Не сомневайся.
– Как же, конечно. Сынок Сарраторе ее в честь своей матери назовет! – проворчала она.
Я убеждала ее, что никто не собирается отдавать Нино право выбирать имя ребенку; в те дни меня от одной мысли о нем душила злоба. Под предлогом вечной занятости он исчез из нашей жизни. Но именно в тот день, когда я дала матери это обещание, Нино вдруг заявился к нам вечером. Он улыбался и делал вид, что не замечает моей угрюмости. Поужинал с нами, сам вызвался уложить Деде и Эльзу, шутил с ними и рассказывал им истории, пока они не уснули. У меня от его веселости настроение испортилось еще больше. Вот так, заглянул на ужин, чтобы снова исчезнуть бог знает на сколько. Чего он боится? Что у меня начнутся схватки, когда он здесь, в моей постели? Боится, что придется везти меня в роддом? Или позвонить Элеоноре и сказать: «Прости, но я должен остаться с Эленой: она рожает моего ребенка»?
Девочки уснули, Нино вернулся в гостиную. Он был очень ласков, вставал передо мной на колени, целовал в живот. Почему-то мне вспомнился Мирко: сколько ему уже? Лет двенадцать?
– Ты что-нибудь знаешь о своем сыне? – спросила я Нино без всяких предисловий.
Он меня не понял, подумал, что я говорю о ребенке, которого ношу в животе, и растерянно улыбнулся. Тогда я уточнила вопрос, с удовольствием нарушив данное самой себе обещание не обсуждать с ним дела давно минувших дней.
– Я про ребенка Сильвии, Мирко? Я его видела: как две капли воды похож на тебя. Ты о нем хоть иногда вспоминаешь? Или совсем забыл?
Он нахмурил брови, поднялся с колен и пробормотал:
– Я иногда не знаю, как себя с тобой вести.
– В каком смысле?
– Ты ведь умная женщина, но порой тебя как будто подменяют.
– Кем же? Безрассудной дурой?
Он улыбнулся и махнул рукой, будто отгонял назойливое насекомое.
– Ты слишком много слушаешь Лину.
– При чем тут Лина?
– Она тебя портит: и голову, и сердце.
Эти слова окончательно вывели меня из себя.
– Я сегодня сплю одна, – объявила я.
Он не возражал. Изобразил невинность, смиренно принимающую несправедливость этого мира, и скрылся за дверью.
Два часа спустя, кружа по дому без сна, я почувствовала легкие спазмы, похожие на менструальную боль. Я позвонила Пьетро, зная, что он работает по ночам: «У меня начинаются схватки, приезжай завтра за Деде и Эльзой». Не успела я положить трубку, как по ногам потекла теплая жидкость. Я схватила заблаговременно собранную сумку со всем необходимым, кинулась к соседской двери и не отпускала палец с кнопки звонка, пока мне не открыли. С Антонеллой у нас давно все было оговорено, поэтому даже заспанная она не растерялась.
– Мне пора, девочки на тебе, – сказала я ей.
Вся моя злость и все тревоги разом отступили.
22 января 1981 года я в третий раз стала матерью. У меня не осталось особенно болезненных воспоминаний и от первых двух родов, но эти, вне всякого сомнения, были самые легкие: они показались мне скорее освобождением. Акушерка хвалила меня, радовалась, что я не доставила ей никаких хлопот. «Все бы были такие, как ты! Ты просто создана производить на свет детей! – сказала она и прошептала мне на ухо: – Нино ждет за дверью. Это я ему позвонила».
Новость меня обрадовала, но еще больше я радовалась тому, что больше не испытываю никакой злости. Как будто я разрешилась не только от бремени, но и от одолевавшего меня в последние месяцы недовольства. Хорошо снова быть добродушной! Я с нежностью смотрела на только что появившуюся на свет девочку: три килограмма двести граммов, лысенькая, кожа темно-лиловая. Я немного привела себя в порядок и позвала Нино. «Ну, теперь у тебя целых четыре девчонки: если сбежишь от нас, я пойму» – пошутила я, когда он вошел. О нашей ссоре накануне я не вспоминала. Он обнял меня, поцеловал, поклялся, что жить без меня не может, и подарил мне золотую цепочку с подвеской – я была в восторге.
Как только я почувствовала себя лучше, позвонила соседке. Пьетро, как всегда верный чувству долга, уже приехал. Я поговорила с ним; он вместе с девочками собирался навестить меня в клинике. Он передал им трубку, но они были так счастливы приезду отца, что на мои вопросы отвечали односложно и явно торопились закончить разговор. Я попросила бывшего мужа на несколько дней забрать их во Флоренцию. Он был само внимание, и мне очень хотелось поблагодарить его и сказать, что я его люблю. Но под ревнивым взглядом Нино я передумала.
Потом я позвонила родителям. Отец держался холодно: то ли засмущался, то ли по привычке ждал от меня неприятностей, то ли наслушался от братьев, что я сую нос в их дела, хотя к своим их и близко не подпускаю. Мать захотела немедленно увидеть внучку: я еле ее отговорила. Затем я набрала номер Лилы. «У тебя всегда все как по маслу, – сказала она весело, – а я сиди и жди». Желания приехать в клинику она не выразила – наверное, было много работы. Но это ничуть не испортило мне настроения. «Все отлично», – подумала я и заснула.