История о пропавшем ребенке - Страница 72

Моя дочь разительно отличалась от Лилиной. Задержку развития я исключила: за несколько дней до этого сводила ее к очень хорошему педиатру, и он не нашел у девочки никакого отставания. Я немного успокоилась. И все же сравнение Иммы с Тиной огорчало меня по-прежнему. Тина поражала своей живостью: смотреть на нее и слушать ее было одно удовольствие! Еще трогательнее мама с дочкой выглядели вдвоем. Лила рассказывала про компьютер (тогда это слово уже вытеснило термин ЭВМ), а я любовалась ими обеими. Я была счастлива и довольна собой, а потому могла позволить себе сказать, что люблю свою подругу такой, какая она есть, со всеми ее достоинствами и недостатками; мне нравилось все, что она делала, особенно нравилось создание, которое она произвела на свет. Малышке все было интересно, она все схватывала на лету, хорошо говорила и умела многое делать сама. «На Энцо она не похожа, – думала я, – копия Лилы: точно так же щурит глаза, такие же уши почти без мочек». Я не решалась признаться себе, что к Тине меня тянуло сильнее, чем к собственной дочери. Лила закончила свою лекцию, я с восторгом отозвалась о компьютере и, не сдержавшись, похвалила Тину, хотя знала, что Имма может обидеться («Какая ты умница, какая красавица, как хорошо говоришь и сколько всего знаешь!»). Я и Лиле наговорила массу комплиментов, словно извинялась за то, что расстроила ее известием о публикации книги. Я рисовала прекрасные картины будущего, которое ждет ее и моих дочерей, мечтала вслух, как они вырастут, будут путешествовать по миру и заниматься интересными делами. Лила расцеловала Тину, но потом вдруг горько сказала: «Да, она у меня умница, но Дженнаро тоже был смышленый, хорошо говорил, читал, учился, а теперь смотри, что из него выросло».

83

Однажды вечером Лила в очередной раз жаловалась мне на Дженнаро, но тут вмешалась Деде. Она покраснела и отважно бросилась на его защиту: «Он очень умный!» Лила посмотрела на нее с интересом и улыбнулась: «Спасибо! Мне как его маме приятно слышать это от тебя!»

С того дня Деде чувствовала себя обязанной защищать Дженнаро в любых ситуациях, особенно когда Лила очень на него сердилась. Дженнаро исполнилось восемнадцать: красивое, как у отца в юности, лицо; коренастая фигура; раздражительный характер. Но Деде в ее двенадцать лет это все нисколько не волновало: она считала его самым изумительным парнем на свете и при малейшей возможности выражала ему свое восхищение. Если Лила была в плохом настроении, она пропускала эти восторги мимо ушей, но чаще с улыбкой восклицала: «Да что ты! Он же натуральный бандит! Вот вы, все три сестры, вы умницы, когда вырастете, станете еще известнее мамы». Деде, радуясь комплименту (ей всегда доставляло удовольствие обойти меня), тут же принималась преуменьшать свои достоинства и превозносить Дженнаро.

Деде его обожала. Она часто садилась у окна, ждала, когда он пойдет с работы, чтобы крикнуть ему: «Привет, Рино!» Обычно он ей не отвечал, но, если все же бросал «Привет», она выскакивала на лестничную площадку, смотрела, как он поднимается по лестнице, и засыпала его вопросами: «Ты устал?», «Что это у тебя с рукой?», «Не жарко тебе в этом костюме?» и прочими в том же духе. Если он удостаивал ее парой слов, она приходила в неистовое возбуждение, влетала домой, хватала Имму, бормотала: «Отведу ее к тете Лине поиграть с Тиной?» – и, не успев получить от меня разрешение, кидалась вниз по лестнице.

Никогда прежде, даже в детстве, нас с Лилой не разделяло столь малое пространство. Мой пол был ее потолком. Два лестничных пролета вниз – и я у нее, два пролета вверх – и она у меня. По утрам и вечерам я слышала доносившийся из их квартиры шум: неразборчивый гул разговоров, радостный лепет Тины, ответные восклицания Лилы, голос Энцо – обычно молчаливый, он постоянно разговаривал с дочкой и часто пел ей песни. Наверняка и Лила ловила звуки, свидетельствовавшие о том, что я неподалеку. Когда она была на работе, а старшие девочки в школе и со мной оставались только Имма с Тиной (днем я брала ее к себе и укладывала спать вместе с Иммой), я чувствовала, что внизу пусто, и ждала, когда раздадутся шаги Лилы или Энцо.

Моя жизнь наладилась. Деде и Эльза заботились о Имме, водили ее гулять или в гости к Лиле. Когда мне нужно было уехать, Лила присматривала за всеми троими. Давно у меня не было столько свободного времени. Я читала и редактировала свою книгу; мне было хорошо без Нино и страха его потерять. Отношения с Пьетро тоже улучшились. Он стал чаще приезжать в Неаполь, окончательно привык к серости и нищете квартала и к неаполитанскому акценту, особенно заметному у Эльзы, а иногда даже оставался у нас ночевать. Он был вежлив с Энцо и подолгу разговаривал с Лилой. Раньше он отзывался о ней плохо, но теперь, я видела, радовался встречам с ней. В свою очередь, Лила после его отъезда вспоминала о нем с энтузиазмом, какого я прежде за ней не замечала. «Сколько же книг он прочел? – спрашивала она серьезно. – Пятьдесят тысяч? Сто?» Судя по всему, она видела в моем бывшем муже воплощение своих детских фантазий о людях, которые пишут не ради денег, не потому, что это их работа, а ради знания.

– Ты очень умная, – сказала она мне однажды вечером, – но мне больше нравится, как говорит он: как по писаному, но не по чужому писаному.

– В отличие от меня? – спросила я в шутку.

– Пожалуй.

– Что, и сейчас я говорю не своими словами?

– Да.

– Если б я не научилась так говорить, меня нигде не воспринимали бы всерьез, разве что здесь.

– Он такой же, как ты, только естественнее. Когда Дженнаро был маленький, я еще не знала Пьетро, но мечтала, чтобы мой сын вырос именно таким.