История о пропавшем ребенке - Страница 104

104

Со мной встретился Армандо, чтобы взять интервью для своей телепрограммы. И не он один. После преступления газетчики и телевизионщики налетели на меня как коршуны. Я честно рассказывала им все, что знала, но уже через пару дней обнаружила, что журналистам – особенно репортерам неаполитанских газет – известно намного больше моего. Информация, до которой еще недавно было ни за что не докопаться, вдруг стала достоянием широкой общественности. Братьям Солара мгновенно приписали множество преступлений, и список выглядел весьма впечатляюще. Но еще более впечатляющим оказался перечень их имущества. Наша с Лилой статья и прочие материалы, опубликованные при жизни братьев, были бледной тенью тех, что появились на страницах газет после их смерти. С другой стороны, я знала то, чего не знал никто и о чем я никогда не писала. Я знала, что в детстве мы считали братьев Солара неотразимыми, что они разъезжали по кварталу на своем «миллеченто», как античные воины на колеснице, что однажды вечером они на пьяцца Мартири спасли нас от богатеньких парней с Кьяйя, что Марчелло мечтал жениться на Лиле, но женился на моей сестре Элизе, что Микеле первым заметил гениальность моей подруги и долгие годы любил ее так, что сам себя потерял. Я задумалась и поняла, что это важно, потому что показывает, насколько глубоко тысячи порядочных неаполитанцев, включая меня, погрязли в мире Солара. Мы ходили на открытие их магазинов, покупали сладости в их баре, угощались на их свадьбах, покупали их обувь, ходили к ним в гости, ели с ними за одним столом, брали у них деньги – напрямую или другими способами, терпели с их стороны насилие и делали вид, что ничего особенного не происходит. Хотели мы этого или нет, но Марчелло и Микеле были частью нашей жизни, так же как Паскуале. Но если между собой и Паскуале мы – со всеми оговорками – всегда проводили четкий водораздел, то от типов наподобие Солара, которых было немало не только в Неаполе, но и по всей Италии, полностью отделить себя было невозможно. Даже если мы, напуганные близостью к ним, старались от них отстраниться, выяснялось, что пограничная линия сдвигается вместе с нами и мы снова оказываемся не за ее пределами, а внутри одного с ними круга.

В моем случае этот круг был очерчен границами нашего квартала, что доставляло мне массу неприятностей. Какая-то газетенка, стремясь облить меня грязью, написала, что я состою с Солара в родственных отношениях, и я перестала видеться с сестрой и племянником. Лилу я тоже избегала. Разумеется, она враждовала с Солара, но, спрашивается, на какие деньги она открыла свою компанию? Разве она заработала их не у Микеле, если вообще не украла? Я постоянно над этим размышляла. Но время шло, имя Солара пополнило список убитых, удлинявшийся чуть ли не каждый день, и постепенно наши заботы свелись к тому, чтобы их место не заняли незнакомые, еще более жестокие люди. Я тоже стала их забывать, поэтому, когда парнишка лет пятнадцати принес мне пакет от ювелира с Монтесанто, я не сразу догадалась, что в нем. Красный футляр, на пакете надпись: «Доктору Элене Греко». Только прочитав сопроводительную карточку, я все поняла. На ней было кривовато выведено всего одно слово: «Прости», а под ним старательным ученическим почерком – буква «М». В футляре лежал мой начищенный до блеска браслет.

15

Я рассказала про пакет Лиле и показала ей сверкающий браслет. «Не носи его больше, – сказала она, – и дочкам не давай». Из больницы она вернулась чуть живая и не могла без одышки подняться по лестнице даже на один этаж. Она принимала таблетки, сама себе делала уколы, но оставалась все такой же бледной, словно вернулась из царства мертвых и точно знала, что мой браслет прислан оттуда же.

Смерть Солара совпала с ее госпитализацией, как будто ее кровь смешалась с их кровью. В моих воспоминаниях о том ужасном воскресенье эти события тоже сплелись воедино. Но стоило мне заговорить с ней о том, что произошло напротив церкви, как она тут же впадала в раздражение. «Они были мрази, Лену, сдохли, туда им и дорога. Конечно, твою сестру жалко, но, будь она чуточку умнее, никогда не пошла бы за Марчелло. Ясно же, что рано или поздно таких убивают».

Иногда я пыталась поделиться с ней не отпускавшим меня чувством нашей близости к Солара, которое она, как мне казалось, должна была испытывать в еще большей степени.

– Все-таки мы знали их с детства.

– Ну и что? Все люди когда-то были детьми.

– Они устроили тебя на работу.

– Им это было так же выгодно, как и мне.

– Я не спорю, что Микеле был та еще сволочь. Но ты вела себя с ним не лучше.

– Я вела себя с ним еще хуже. Так было надо.

Она пыталась изобразить равнодушие, но у нее это плохо получалось: лицо пылало ненавистью, а кулаки сами собой сжимались так, что белели костяшки пальцев. Как ни жестоко звучали ее слова, я понимала, что она недоговаривает. Дай ей волю, она бы крикнула: «Если это они украли Тину, то мало им досталось! Я бы их заживо четвертовала, выдрала бы у них сердце и выпустила кишки. Но даже если это не они, я все равно рада, что их прикончили. Поделом им! Жалко, что меня убийцы не позвали, я бы им помогла».

Но вслух она ничего подобного не говорила. Ужасная смерть братьев словно не произвела на нее никакого впечатления. Правда, теперь, когда исчезла вероятность столкнуться с ними на улице, она чаще соглашалась прогуляться с нами по кварталу. От былой предприимчивости, которой она славилась до исчезновения Тины, не осталось и следа; отныне она делила свою жизнь между домом и работой. После больницы Лила не одну неделю приходила в себя и бродила по туннелю, скверу или вдоль шоссе растрепанная, неряшливо одетая, низко опустив голову. Она ни с кем не заговаривала, впрочем, никто из обитателей квартала тоже не рвался с ней общаться – ее все еще побаивались.

104