История о пропавшем ребенке - Страница 105

105

Иногда она просила меня пойти с ней, и я не могла ей отказать. Минуя бар-кондитерскую, мы видели висевшую на двери табличку «Закрыто по причине траура». Закончиться трауру было не суждено; магазин так и не открылся; время Солара прошло. Но Лила, глядя на опущенную металлическую штору и все больше выцветавшую табличку, каждый раз с удовлетворением повторяла: «Закрыто навсегда». При этом у нее поднималось настроение, а на губах порой мелькала почти веселая улыбка, словно закрытый магазин Солара выглядел смешным.

Как-то раз, остановившись на углу, мы долго смотрели на то, во что превратилось прежде процветавшее заведение. Еще недавно здесь стояли столики и разноцветные стулья, пахло сладостями и кофе, толкался народ. Здесь велась незаконная торговля, заключались честные и не очень честные сделки. Теперь от былого великолепия осталась только серая облупившаяся стена. «Когда умер их дед, – сказала Лила, – и потом, когда убили их мать, Марчелло и Микеле весь квартал увешали крестами и иконами Богоматери, чтобы все скорбели. А когда их самих убили, ни одна собака про них не вспоминает». Она вспомнила, что, когда она лежала в больнице, я пересказывала ей местные слухи, согласно которым в Солара никто не стрелял, а пули полетели в них сами. «Никто их не убивал, – улыбнулась она, – никто и не оплакивает». Она немного помолчала, а потом без всякой связи с предыдущим вдруг сказала, что хочет бросить работу.

16

Разумеется, эти слова не вырвались у нее просто так, от дурного настроения: она долго, возможно, с тех пор, как выписалась из больницы, обдумывала свое решение.

– Если Энцо один справится – хорошо, если нет – продадим компанию.

– Ты хочешь продать Basic Sight? Чем же ты будешь заниматься?

– А зачем мне вообще чем-то заниматься?

– Ну, надо же чем-то заполнять свою жизнь.

– Как ты, что ли?

– Ну например.

Она усмехнулась:

– Только зря время тратить.

– У тебя есть Дженнаро и Энцо. Ты должна о них заботиться.

– Дженнаро двадцать три года. Я и так слишком его опекаю. А с Энцо нам вообще пора расстаться.

– Почему?

– Надоело. Хочу спать одна.

– Одной спать плохо.

– Ты же спишь!

– У меня нет мужа.

– А мне он зачем?

– Ты что, больше не любишь Энцо?

– Люблю. Но я больше его не хочу. Я вообще больше никого не хочу. Постарела, видно. Не могу заснуть, если кто-то рядом.

– Тебе надо к врачу.

– Хватит с меня врачей.

– Я могу сходить с тобой.

– Ничего мне не надо. – Ее голос звучал серьезно. – Мне и так хорошо.

– Что хорошего в одиночестве?

– Много чего. Вы все придаете слишком большое значение сексу.

– Я не про секс, а про любовь.

– А у меня другие заботы. Ты забыла Тину, а я нет.

Они с Энцо все чаще ссорились. Вернее сказать, Энцо, насколько я могла судить по доносившимся снизу голосам, просто говорил чуть громче обычного, зато Лила постоянно на него орала. О чем они спорили, я не слышала, разбирая только отдельные слова. Энцо не злился – он вообще никогда не злился на Лилу, – скорее огорчался. Все вдруг посыпалось: Тина, работа, их отношения, а Лила не только ничего не предпринимала, чтобы как-то наладить их жизнь, но наоборот, нарочно вела себя так, чтоб сделать ее совсем уже невыносимой. «Поговори хоть ты с ней», – попросил он меня однажды. Я объяснила ему, что это не поможет, что ей просто нужно время, чтобы успокоиться. «Лина никогда не успокаивается», – ответил он с резкостью, какой прежде никогда себе не позволял.

Но он был не прав. Когда хотела, Лила умела быть спокойной и рассудительной, даже в те тяжелые времена. В хорошие дни она снова становилась доброй и ласковой, была приветлива со мной и моими дочками, интересовалась моими поездками, расспрашивала, о чем я сейчас пишу, с кем успела познакомиться. Она то с насмешливой улыбкой, то с возмущением выслушивала мои рассказы о школьных проблемах Деде, Эльзы и даже Иммы, о придирках учителей, ссорах с одноклассниками и детских влюбленностях. Она была способна на щедрость. Как-то днем она велела Дженнаро отнести нам старый компьютер и научила меня им пользоваться. «Это мой подарок», – сказала она.

Уже на следующий день я начала работать на компьютере. Это оказалось просто, хотя иногда меня охватывал страх, что из-за скачков напряжения пропадут результаты многочасового труда. Но в остальном это был чистый восторг. «Только вообразите, – в присутствии Лилы говорила я дочерям, – я училась писать перьевой ручкой, потом перешла на шариковую, потом ее сменила пишущая машинка, сначала механическая, затем электрическая. А теперь я легонько касаюсь клавиш, и на экране, как по волшебству, появляется текст. Красота! Все, прощайте, ручки, отныне я пишу только на компьютере! Вот, посмотрите: видите у меня на указательном пальце мозоль? Она у меня давно, но надеюсь, теперь пройдет».

Лила и сама радовалась, что угодила мне подарком, хотя при девочках ворчала: «Ваша мама ничего в компьютерах не понимает» – и уводила их к себе в офис, давая мне возможность спокойно поработать. Она понимала, что утратила их доверие, но в те дни, когда бывала в хорошем настроении, приглашала их на фирму, показывала новые машины и отвечала на их вопросы. «Синьора Элена Греко, если вы про такую слышали, – шутила она, подлизываясь к ним, – шустрая, как спящий в болоте бегемот. Вы – совсем другое дело, вас я быстро всему научу». Но ей так и не удалось снова завоевать симпатии моих дочерей, особенно Деде и Эльзы. Возвращаясь домой, они говорили мне: «Непонятно, что она имеет в виду. Сама учит обращаться с компьютером, потому что благодаря ему можно заработать много денег, а потом пугает, что скоро из-за компьютеров все вообще потеряют работу». Несмотря ни на что, мои дочери, даже Имма, быстро освоили компьютерную премудрость, что наполняло меня гордостью. Мои собственные познания не продвинулись дальше простого набора текста. Когда у меня возникали проблемы, я обращалась за помощью к ним, особенно к Эльзе: она всегда знала, что делать, а потом хвасталась тете Лине: «Смотри, я нажала сюда, а потом сюда. Скажешь, я не молодец?»

105