История о пропавшем ребенке - Страница 119

119

Иногда, когда он мне надоедал, я напоминала ему, что у него есть обязанности и перед матерью. На какое-то время он испарялся, но вскоре возвращался и печально сообщал, что Лилы никогда нет дома и ему тоскливо одному в пустой квартире. «Она со мной даже не поздоровалась, – жаловался он. – Все сидит за компьютером и что-то пишет».

Лила пишет? Что, интересно, она пишет?

Если его слова и пробудили во мне любопытство, то не слишком сильное. Мне было почти пятьдесят, и моя популярность достигла пика: я издавала по две книги в год, и продавались они хорошо. Литература стала моим ремеслом и, как любое ремесло, начала меня тяготить. Помню, я подумала: «На ее месте я бы лучше повалялась на пляже, погрелась на солнце». А потом решила, что, раз ей от этого легче, пусть себе пишет, отвлеклась на что-то другое и забыла о ней.

38

Мне было очень горько, что Деде и Эльза уехали, что обе предпочли мне отца. Конечно, они любили меня и тоже по мне скучали. Я постоянно писала им, а когда становилось совсем тоскливо, звонила, не заботясь о расходах. Мне нравилось слышать от Деде: «Ты мне часто снишься». Когда Эльза написала: «Я везде ищу твои духи, хочу себе такие же» – я растрогалась. Но факт оставался фактом: они уехали, я их потеряла. И каждое письмо от них, каждый телефонный разговор служили лишним подтверждением того, что с отцом им лучше: они не ссорились с ним, как со мной, и благодаря ему наконец-то нашли свое место в мире.

Однажды утром Лила сказала мне каким-то странным тоном: «Что ты все держишь Имму в квартале? Отправь ее в Рим, к Нино. Ты же знаешь, как ей хочется доказать сестрам, что она не хуже их». Меня ее замечание неприятно кольнуло: неужели она хочет, чтобы я лишилась и третьей дочери? На что она намекает? Что Имме без меня будет лучше? «Если еще и Имма уедет, моя жизнь потеряет смысл», – ответила я. «А кто тебе сказал, что у жизни должен быть смысл?» – усмехнулась Лила и тут же перешла к критике моей литературной деятельности. «Кому нужна твоя писанина? Муха вон тоже ползает по листу бумаги и пачкает его своим дерьмом. Отдохнула бы лучше. Что толку столько корячиться?»

Я терзалась сомнениями. С одной стороны, я понимала, что Лиле не терпится разлучить меня с дочерью. С другой, я не могла не признать ее правоту – Имма и правда нуждалась в общении с отцом. Что же делать? Привязать младшую дочь к себе или ради ее блага наладить отношения с Нино?

Последнее само по себе было непросто, и приближение очередных выборов стало тому лишним подтверждением. Имме было всего одиннадцать лет, но она страстно интересовалась политикой, писала, а иногда и звонила отцу, предлагала свою помощь в его предвыборной кампании и уговаривала меня его поддержать. Социалистов я ненавидела еще сильнее, чем раньше. Когда мы встречались с Нино, я говорила ему: «Посмотри, в кого ты превратился! Я тебя не узнаю!» А однажды, не сдержавшись, бросила ему в лицо, нисколько не смутившись собственным пафосом: «Мы родились в нищете и выросли среди насилия, бок о бок с преступной семейкой Солара, которая нас грабила, но вы еще хуже, вы – шайка жуликов, которые пишут законы против других жуликов!» Он в ответ засмеялся: «Ты никогда не понимала и никогда ничего не поймешь в политике. Играйся себе в великую писательницу и не болтай о том, чего не знаешь».

Но скоро ситуация изменилась. Благодаря укреплению судебной власти вышли на свет коррупционные схемы, которые долго воспринимались как неписаный закон, привычное и действенное средство добиваться своих целей. Разоблачения, поначалу единичные, высокопоставленных мошенников, в своей простодушной наглости позволявших поймать себя с поличным, множились с каждым днем; общество увидело реальное лицо государственного управления. С приближением выборов у Нино пропало желание смеяться надо мной. Я обладала известностью и определенным авторитетом, и он надавил на Имму, чтобы та уговорила меня публично выступить в его поддержку. Чтобы не расстраивать дочь, я согласилась, но так и не выступила. Имма сердилась. Она любила отца и, когда он предложил взять ее на политическое телешоу в рамках своей предвыборной кампании, очень обрадовалась. Я была категорически против, но запретить Имме сопровождать Нино не могла, понимая, что окончательно ее потеряю. «Бери Альбертино или Лидию, а мою дочь не смей использовать!» – кричала я ему в трубку. Он долго упирался, но под моим напором сдался. Я заставила его сказать Имме, что детям запретили участвовать в шоу, но она догадалась, что это я лишила ее удовольствия покрасоваться рядом с отцом перед всей страной. «Мама, – заявила она мне, – я больше тебя не люблю. Деде и Эльзу ты отправила к Пьетро, а меня к папе даже на пять минут не отпускаешь». Нино проиграл выборы. Имма рыдала и повторяла, что это я виновата.

Иначе говоря, мы вступили в трудный период. Нино после провала стал просто невыносим. Первое время мне казалось, что это только ему не повезло, но дело обстояло серьезнее. Рухнула, не оставив следов, вся партийная система. Избиратели не верили ни старым, ни новым, ни новейшим партиям. Если раньше люди шарахались от тех, кто призывал к слому государственной машины, то теперь с таким же презрением отвернулись от тех, кто под видом работы на благо государства пожирал его изнутри, как проникший в яблоко червяк. По всей Италии прокатилась черная волна, прежде маскируемая роскошными декорациями и бесстыжим пустословием властей. Мы увидели, что не только наш квартал и не только Неаполь успели превратиться в проклятое место. Как-то утром я встретила на лестнице Лилу. Она была в приподнятом настроении и показала мне свежий выпуск «Репубблики». С газетной страницы на меня глядел Гвидо Айрота, явно, если судить по испуганному выражению лица, застигнутый фотографом врасплох. В статье – с постоянными оговорками типа «предполагается» и «не исключено» – сообщалось, что знаменитый ученый и известный политик в скором времени будет вызван в суд по делу о коррупции в Италии.

119