История о пропавшем ребенке - Страница 120

120

39

В суд Гвидо Айроту так и не вызвали, но ежедневные газеты и еженедельники еще долго описывали коррупционные схемы, в которых фигурировало и его имя. Какое счастье, думала я, что Пьетро в Америке, да и Деде с Эльзой успели устроиться по ту сторону океана. Я волновалась за Аделе, все собиралась ей позвонить, но колебалась: еще решит, что я радуюсь их несчастью, и не факт, что я сумею ее переубедить.

Вместо нее я позвонила Мариарозе в надежде, что с ней говорить будет легче, но ошиблась. Мы не виделись несколько лет, и она не проявила ко мне ни малейшей теплоты. «Какую блестящую карьеру ты сделала, дорогая, – сказала она не без сарказма. – Вокруг только тебя и читают. Какую газету или журнал ни открой, везде ты». Потом она принялась – чего раньше никогда не делала – рассказывать о себе, о прочитанных книгах, статьях, путешествиях. К моему удивлению, она бросила университет.

– Почему? – спросила я.

– Надоело.

– А теперь что?

– А что теперь?

– На что ты живешь?

– Ну, я же из богатой семьи.

Она явно пожалела, что у нее вырвались эти слова. Мариароза усмехнулась и сама заговорила об отце. «Рано или поздно это должно было случиться», – сказала она и вспомнила Франко, который одним из первых понял, что менять надо все и сразу, иначе будет поздно.

– А мой отец, – сердито продолжила она, – думал, что можно подправить чуть-чуть тут, чуть-чуть там, и все наладится. Но если боишься радикальных перемен, поневоле становишься частью системы и вынужден врать, как все, иначе тебя выгонят.

– Неужели Гвидо замешан в коррупции? Он что, незаконно наживался?

– Да, – нервно усмехнулась она, – но при этом абсолютно чист: за всю жизнь в его кармане не побывало ни лиры, которая досталась бы ему незаслуженно.

Она снова переключилась на меня, и я услышала от нее вещи почти обидные: «Ты слишком много пишешь. Раньше ты каждым текстом меня удивляла, а теперь и удивиться нечему». Несмотря на то что позвонила ей я, она первая попрощалась и повесила трубку.

Противоречивая характеристика, которую Мариароза дала отцу, соответствовала действительности. Шум в прессе вокруг имени Гвидо Айроты постепенно стих, и он вернулся к спокойной кабинетной работе, но репутация честного человека, оказавшегося виновным, или – кому как больше нравится – виновного человека, оказавшегося честным, осталась при нем. Я решила, что пора позвонить Аделе. Она ехидно поблагодарила меня за заботу и дала мне понять, что о жизни и учебе Деде и Эльзы ей известно больше моего. «У нас в стране, – посетовала она, – только и умеют, что оскорблять порядочных людей, хоть эмигрируй». Я попросила позвать к телефону Гвидо, чтобы поздороваться с ним, но она сказала, что он сейчас отдыхает и она передаст ему от меня привет. «Если Гвидо в чем и провинился, – с неожиданной злобой в голосе воскликнула она, – так только в том, что окружил себя молодыми, на все готовыми карьеристами без малейших понятий о морали – попросту говоря, всяким сбродом».

В тот же вечер по телевизору показали фото бывшего депутата от социалистов Джованни Сарраторе – очень веселого пятидесятилетнего человека. Его имя фигурировало в длинном списке лиц, дававших и бравших взятки.

40

Больше всех эта новость потрясла Имму. За недолгие годы своей сознательной жизни она виделась с отцом всего несколько раз, но он был ее кумиром. Она хвасталась им перед одноклассниками и учителями, показывала им фотографию в газете, на которой они стояли, держась за руки, возле подъезда Монтечиторио. Когда ее спрашивали, за кого она выйдет замуж, она говорила: «За высокого красивого брюнета». Узнав, что отец попал в тюрьму, как какой-нибудь рядовой обитатель нашего квартала, она разом утратила всю свою безмятежность. Слово «тюрьма» всегда пугало Имму, даже когда она стала старше. А уж в те дни она потеряла покой и сон, часто плакала и среди ночи прибегала ко мне искать защиты от своих страхов.

Однажды мы встретили на улице Маризу – растрепанную, плохо одетую и еще более злобную, чем обычно. Не обращая внимания на Имму, она ляпнула: «Так Нино и надо! Всегда думал только о себе, а нам не помогал. Выходит дело, только перед родней не прикидывался, а как был, так и остался куском дерьма!» Дочка развернулась и убежала, я торопливо попрощалась с Маризой и бросилась ее догонять. «Не обращай внимания, ты же знаешь, папа никогда не ладил с сестрой», – успокаивала я ее. С того дня я перестала при ней критиковать Нино, да и вообще перестала его критиковать. Я ведь обращалась к нему за помощью для Паскуале и Энцо. Чтобы не заблудиться в адском подземном мраке, необходим знакомый святой, влиятельный небожитель. Правда, Нино был далек от святости, но кое-что он для меня сделал. Теперь и святые канули в преисподнюю, и обратиться было не к кому. Новости из восьмого круга ада, да и то непроверенные, доходили до меня только через его многочисленных адвокатов.

41

Лила не проявила к судьбе Нино ни малейшего интереса. Новость о его проблемах с законом вызвала у нее только смех. «Когда ему нужны были деньги, он брал взаймы у Бруно Соккаво и никогда не возвращал», – сказала она мне с таким видом, словно вспомнила важную подробность, которая все объясняет, а потом добавила, что для нее не секрет, почему Нино угодил в эту передрягу. «Он всем улыбался, пожимал руки, считал себя лучше всех и в любой ситуации хотел быть на высоте. Если он и делал что-то плохое, то только из желания нравиться другим, казаться еще умнее, подняться еще выше». Больше она о нем не вспоминала, будто Нино для нее не существовал. Насколько она переживала за Паскуале и Энцо, настолько же судьба бывшего депутата Сарраторе была ей безразлична. Возможно, она следила за событиями по газетам и теленовостям, в которых часто мелькал Нино – бледный, вдруг поседевший, со взглядом обиженного ребенка, лепечущего: «Это не я, честное слово», но, разумеется, никогда не задала мне о нем ни одного вопроса: виделась ли я с ним, каковы его перспективы, как восприняли арест его родители, братья и сестры. Зато в ней снова пробудился интерес к Имме.

120