Его слова подтвердили мои опасения, и я поняла, что пора что-то предпринять. Я попросила Энцо быть внимательнее с Иммой, хотя, если честно, он совсем не нуждался в подобных напоминаниях. Если он сажал на плечи Тину, то через некоторое время спускал ее на землю и сажал Имму; если покупал игрушку своей дочке, то точно такую же покупал и Имме. Даже восторгаясь очередным достижением Тины, он никогда не забывал добавить, что Имма тоже молодец, а если и отстает от Тины, то совсем чуть-чуть, да и вообще это не беда. Но я все равно с ним поговорила, и это привело к тому, что он начал ругать дочку, когда она вела себя слишком активно и не давала Имме проявить себя. Это было уже слишком: девочка ведь ни в чем не виновата! Тина терялась, не понимала, почему ей больше не разрешают показывать, что она уже умеет, и переживала, что папа ее разлюбил. Я звала ее к себе и отвлекала какой-нибудь игрой.
В общем, ничего хорошего из этого не вышло. Однажды утром мы пришли в офис к Лиле – я хотела, чтобы она научила меня работать на компьютере. Тина с Иммой играли под столом. Тина, как всегда изобретательно, рассказывала целую историю: на их кукол напали страшные чудовища, а отважные принцы должны были их спасти. Тут вдруг моя дочка сердито крикнула:
– А я не хочу!
– Чего ты не хочешь?
– Спасаться не хочу!
– Так тебе и не надо спасаться, тебя принц спасет.
– Нет у меня никакого принца.
– Тогда я скажу, чтобы мой принц и тебя спас.
– Не надо. Я же сказала, не хочу.
Мне не понравилось, как быстро Имма переключилась с куклы на себя, хотя Тина всячески старалась вернуть подругу к игре. Лила была недовольна, что я отвлекаюсь, и сказала девочкам: «А ну тихо! Или говорите шепотом, или идите играть на улицу».
В тот день я написала Нино длинное письмо. Я подробно изложила ему все обстоятельства, на мой взгляд осложнявшие жизнь нашей дочери: у ее сестер был заботливый отец, а у нее нет; отец ее подружки души в ней не чаял, а она росла без отцовской любви; мне постоянно приходилось уезжать по делам и оставлять ее одну. В результате у Иммы сформировалось четкое ощущение, что ей чего-то недодают. Я отправила письмо в надежде на скорый ответ, но так его и не дождалась. Тогда я решилась позвонить ему домой. Трубку взяла Элеонора.
– Его нет, – сказала она равнодушно, – он в Риме.
– Передай ему, пожалуйста, что он нужен моей дочке.
Она начала было возмущаться, но тут же сбавила тон:
– Мои дети сами уже полгода отца не видели.
– Он тебя бросил?
– Нет, он никого никогда не бросает. Или надо самой набраться сил и бросить его – тут ты молодец, я тобой восхищаюсь, – или он так и будет приходить и уходить когда вздумается.
– Передай ему, что я звонила и что, если он немедленно не объявится, я найду его и привезу ему дочку, где бы он ни был.
Я бросила трубку.
Нино перезвонил не сразу, но все же перезвонил. Говорил он, как обычно, так, будто мы расстались пару часов назад. Голос звучал бойко и весело. Начал он с того, что осыпал меня комплиментами.
– Ты получил мое письмо? – резко перебила я.
– Да.
– А почему не ответил?
– Потому что у меня нет ни секунды свободного времени.
– Придется тебе найти время, и поскорее: Имме плохо.
Он нехотя сообщил, что вернется в Неаполь на выходные, и я пригласила его в воскресенье на обед. Я подчеркнула, чтобы он не вздумал болтать со мной или шутить с Деде и Эльзой. Весь этот день он обязан посвятить Имме. «И учти: такие визиты должны войти у тебя в привычку. В идеале тебе следовало бы навещать ее раз в неделю, но таких подвигов я от тебя не жду! Но раз в месяц изволь являться как миленький!» Он сказал, что будет приезжать каждую неделю. Он клялся мне в этом и, я не сомневаюсь, в тот момент сам в это искренне верил.
Я не помню, в какой день состоялся этот разговор, зато никогда не забуду то воскресенье, когда в десять утра элегантно одетый Нино подкатил к нашему дому на новеньком сверкающем автомобиле. Это было 16 сентября 1984 года. Нам с Лилой недавно стукнуло по сорок. Тине и Имме вскоре должно было исполниться по четыре года.
Накануне я предупредила Лилу, что Нино приедет ко мне на обед. «Я его заставила. Хочу, чтобы он весь день провел с Иммой». Я надеялась, что хотя бы в этот день она не станет отправлять ко мне Тину, но она меня не поняла или сделала вид, что не поняла. Зато она предложила: «Я попрошу маму приготовить что-нибудь вкусненькое. Пообедаем у меня, тут места больше». Я очень удивилась. Она же ненавидит Нино, с чего вдруг такая любезность? «Нет, обед я приготовлю сама, – отказалась я. – Это день Иммы, и мы не будем отвлекаться ни на что другое». Но назавтра ровно в девять утра Тина, как обычно, поднялась со своими игрушками по лестнице и постучала в мою дверь. Она была само очарование: черные косички, сияющие живые глазки. Я впустила ее и тут же отругала Имму: она все еще разгуливала в пижаме, заспанная, и, даже не позавтракав, собралась идти играть с Тиной. Она меня не слушалась, корчила рожицы, смеялась с подружкой. Я рассердилась, закрыла ошарашенную Тину в комнате и велела ей пока поиграть одной, а Имму отправила умываться. Она брыкалась и кричала, что никуда не пойдет. «Давай скорее одеваться, скоро папа приедет». Я обещала ей папу уже несколько дней, но сейчас она взбунтовалась. Впрочем, я сама нервничала. «Не хочу я папу!» – вопила Имма и вырывалась у меня из рук, как будто папа – это противная микстура. Нино она, разумеется, не помнила, то есть протестовала не против этого конкретного человека. «Может, зря я его позвала?» – подумала я. Если она говорила, что не хочет папу, это означало, что ей не нужен в этой роли никакой новый человек. Она хотела Энцо или Пьетро, чтобы быть не хуже Тины и сестер.