История о пропавшем ребенке - Страница 84

100

На похоронах нас было очень мало: не пришел никто из его друзей с пьяцца Мартири, родственники тоже не пришли. Особенно меня поразило отсутствие Марии, его матери. Стефано и Пинуччи тоже не было, не пришла Мариза с детьми – неизвестно, его детьми или нет. Зато неожиданно заявились братья Солара. Микеле – мрачный, исхудавший – постоянно озирался по сторонам, в его взгляде читалось безумие. Марчелло, напротив, старался казаться огорченным, что резко контрастировало с его роскошным, с иголочки, костюмом. Прощанием братья не ограничились, поехали вслед за похоронным кортежем на кладбище, остались на погребение. Все это время я размышляла, что они здесь делают, и пыталась поймать взгляд Лилы. Но она не смотрела в мою сторону, уставилась на них и прямо ела их глазами, как будто нарочно провоцировала. Когда она увидела, что они собираются уходить, вцепилась мне в руку:

– Пойдем со мной.

– Куда?

– Поговорить с этими двоими.

– А девочки?

– С ними Энцо побудет.

Я заколебалась:

– Может, не надо?

– Ладно, одна пойду.

Я вздохнула. Вечно она так – стоит мне отказаться идти за ней, и она бросает меня одну. Я жестом показала Энцо, чтобы приглядел за девочками, – он, казалось, вообще не заметил Солара – и с тем же чувством, с каким поднималась по лестнице к двери дона Акилле и кидала камни в мальчишек, поплелась за ней, петляя между белесыми сооружениями с погребальными нишами.

На Марчелло Лила даже не посмотрела, зато накинулась на Микеле:

– Зачем приперся? Совесть замучила?

– Не беси меня, Лина!

– Вам обоим конец. Валите из квартала!

– Это ты вали, пока время есть.

– Угрожаешь мне?

– Да.

– Только попробуй тронуть Дженнаро или Энцо. Понял меня, Мике? Не забывай, я знаю достаточно, чтобы уничтожить и тебя, и этого второго урода.

– Ничего ты не знаешь. У тебя ничего на меня нет, а главное – ты ничего не поняла. Ты ж такая умная, а вот не догадалась, что мне теперь на тебя плевать!

Марчелло потянул его за локоть:

– Пойдем, Мике, нечего на нее время тратить.

Микеле с силой высвободил руку и сказал Лиле:

– Думаешь запугать меня тем, что Ленучча постоянно мелькает в газетах? Это ты задумала? Думаешь, я испугаюсь какой-то девчонки, пописывающей романы? Да она никто. А вот ты дело другое. Даже твоя тень значит больше, чем любой человек во плоти. Только ты этого так и не поняла. Ну, тебе же хуже. Я отберу у тебя все, что у тебя есть!

Последнюю фразу он прошипел так, будто у него вдруг скрутило желудок. Брат не успел его остановить: Микеле, скривившись, как от невыносимой физической боли, изо всех сил ударил Лилу кулаком по лицу, так что она повалилась на землю.

101

Меня словно парализовало. Лила тоже этого не ожидала: мы обе привыкли к мысли, что Микеле не только пальцем ее не тронет, но и убьет любого, кто посмеет поднять на нее руку. Я не могла даже закричать, из горла вырывался только сдавленный хрип. Пока Марчелло силой тащил брата к машине, а Лила плевалась кровью и бранью («Я тебя прикончу, ей-богу, считайте, вы оба уже покойники!»), Микеле издевательски задушевным голоском сказал мне: «Не забудь написать об этом в следующем своем романе и передай Лине, раз до нее до сих пор не дошло, что ни я, ни мой брат и правда больше ее не любим».

Убедить Энцо, что заплывшее лицо Лилы – результат падения, нам бы не удалось, и мы сказали ему, что она внезапно потеряла сознание. Вряд ли он нам поверил: я была слишком потрясена, чтобы выдать правдоподобную версию, а Лила даже не старалась. Но когда Энцо выразил сомнение, Лила сухо сказала, что все было именно так, и точка, и он тут же прекратил расспросы. Между ними было заведено: если Лила явно врет, значит, у нее есть на то серьезные основания.

Мы с девочками вернулись домой. Деде была напугана, Эльза никак не могла поверить в случившееся, а Имма задавала вопросы типа: «А что, в носу течет кровь, да?» Я была сбита с толку и вне себя от злости. Несмотря на это, я спустилась к Лиле проверить, как она себя чувствует, и предложила забрать Тину, но девочка беспокоилась за маму и рвалась за ней поухаживать. Она не отходила от Лилы ни на шаг, аккуратно мазала ушиб мазью и прикладывала ей ко лбу металлические предметы, чтобы унять головную боль. Я поднялась к себе и вернулась вместе с дочками, надеясь отвлечь Тину и увести к себе, но у меня ничего не вышло. Имма попыталась подключиться к уходу за Лилой, как будто это была игра, но Тина никого к ней не подпускала, даже Деде и Эльзу, которые ее урезонивали. Ее мама заболела, и она никому не собиралась ее уступать. В итоге Лила выгнала всех, включая меня, да так энергично, что я решила, что ей значительно лучше.

Она действительно быстро восстановилась – в отличие от меня. Злость сначала превратилась в досаду, а потом в презрение к себе. Я никак не могла простить себе, что стояла как вкопанная перед лицом насилия и ничего не предприняла. «Во что ты превратилась? – спрашивала я себя. – Зачем только возвращалась в квартал, если и слова сказать не можешь против этих двух мразей? Ты слишком добренькая. Хочешь играть демократически настроенную синьору, примкнувшую к плебсу? Тебе нравится плести в газетах: „Я переехала туда, где родилась, чтобы не терять связи со своими корнями“? Смех да и только! Все связи ты порвала давным-давно. От вони мусора, рвоты и крови тут же в обмороки падаешь». Я думала так и в то же время рисовала в воображении картины, как яростно набрасываюсь на Микеле: бью, царапаю, кусаю, чувствуя, как сердце в груди стучит все сильнее. Когда жажда кровавой расправы поутихла, я сказала себе: «Лила права, писать надо не ради самой писанины, а ради мести тем, кто этого заслужил. Против кулаков, пинков и их гнусных делишек у меня есть только слова – не так много, но для борьбы вполне достаточно». Лила, конечно, до сих пор верила в наши детские фантазии. Она считала, что, если кто-то своими книгами добился известности, денег и власти, его слово превращается в сверкающий кинжал. Я же знала, что все обстоит куда прозаичнее. Книга или статья могла наделать шума, но одного шума мало: античные воители тоже много шумели перед битвой, но, если за шумом не стояло реальной силы, выходило не сражение, а театр. Но я хотела отомстить, и понимала, что шум лишним не будет. Поэтому однажды утром я спустилась к Лиле и спросила: «Что тебе известно такого, чего боятся Солара?»